Бараш в «Жан-Жаке» и на карте мира
Александр Бараш читает свои стихи как бы громким шепотом. Таким хорошо артикулированным, теплым шепотом, ничего общего не имеющим с бормотанием под нос. Потому что негромкие речи адресованы не своему носу; потому что читает он не себе — это с одной стороны. С другой — его чтение и стихи не должны завладеть. Они хотят быть услышанными, но не требуют этого, они хотят внимания, и в них (в отличие от многих современных плохих и хороших стихотворений) есть всё для понимания, но выбор не отобран у слушателя и читателя (а слушатели на этом жан-жаковском вечере, они суть и читатели Бараша, случайных посетителей я не заметил).
Надо уточнить «всё», да и это самое «понимание». Понимание тут не в смысле «счастье — это когда тебя понимают» из детской советской сказки. Всё — это несколько строк стихотворения плюс бесконечные контексты, сотворенные поэтами разных времен и стран, с которыми А. Бараш готов вести — как это принято у поэтов — диалог. Причем диалог не с Ду Фу, не с Сэй-Сёнагон или древними футболистами-ацтеками. Круг (овал) очерчен: Средиземноморье с некоторыми расширениями, выростами — как на карте Новой Москвы. То есть как раз Москва на этой индивидуальной карте гигантский аппендикс Средиземноморья (или его грыжа). Так?
В Москве тесно: история коротковата. Александрия / Иерусалим — там есть, где развернуться. Даже в московском доме он:
… на шестом этаже
угловой балкон, как кусок византийской мозаики
над обрывом в Средиземном море…
( «Замоскворечье»)
Впрочем, я слушал стихотворения и переводы Александра в «Жан-Жаке», и мне пришло в голову: стал ли для тебя Иерусалим тем, кем был для переводимого тобой израильского классика Иегуды Амихая? Ведь он мог сказать об Иерусалиме:
***
Иерусалим – город-порт на берегу вечности.
Храмовая гора – большой корабль, роскошный
круизный лайнер…
Мне кажется, с таким чудовищным панибратством о Храмовой горе как о лайнере мог сказать человек если не рожденный, то найденный в трюме лайнера, хотя бы в том Порту. Амихай там не родился, переселился, как и Александр Бараш. Но так случилось, что Амихай почувствовал себя этаким братом-панибратом — будто родился там дважды или трижды. А Бараш не такой.
То есть, вероятно, все-таки Средиземноморье — отросток на раздувшейся индивидуальной карте Москвы. Трудно сказать.
…Золотое детство
в шапке-ушанке под латунным небом…
( «Перелет»)
ОК, будем считать, что автор
… в поисках «золотой середины»
между Иерусалимом и Москвой…
( «Вормс»)
(Я ошибся: это об экс-ашкеназских городках прирейнской Германии, которым посвящен цикл стихотворений).
Возвращаясь в «Жан-Жак» к теплому внятному шепоту, к предложенному, но не навязанному пониманию, попробую уточнить: История, Средиземноморье, Великие Поэты не всегда обязательный ценз для вхождения в поэзию Александра Бараша.
Есть темы, обросшие толщей культурных ракушек, но/однако к ним можно обратиться и from scratch, будучи смышленым маугли (несмышленышам читать А. Бараша все же не рекомендуется, хоть мауглям, хоть дипломированным культурологам).
Их три, точнее, это одна тема: Жизнь-Смерть-Бог.
Но три образа:
***
Образ смерти:
тело – мельком и сбоку,
как тень на взлетной полосе.
Образ Бога:
взгляд в темя
в полдень на вершине холма.
Образ жизни:
мутировать в то,
что больше тебя.
Игорь Лёвшин
16.02.2017, 4230 просмотров.
