Памяти Эмиля Сокольского (30 июля 1964 — 1 января 2022)

Ольга Девш

Сразу всё

Эмиль Сокольский ведёт… вёл в  «Лиterraтуре» критическую колонку, и мы общались в мессенджере главным образом по работе. Точнее, поводом для бесед были планируемые или вышедшие публикации. Обыкновенно говорили о литературе вообще и о том, что ближе ему. Эмиль всерьёз не считал себя критиком, утверждал, что пишет о тех, к кому душа лежит. Однако всегда с неизменным вниманием следил за литературой, подмечая характерные черты современной поэзии, откликался на просьбы и тактично, ответственно относился к чужому творчеству. Не любил коллективность, тусовку, ему нужны были «встречные два глаза».

Возможно, поэтому Сокольский удивительно просто и атмосферно описывал природу и города, по которым путешествовал. Там он один на один с собеседницей-рекой или беседовником-парком. Его этнографические очерки насыщены поэзией благодаря внутренней свободе и желанию неустанно расширять горизонты, не зацикливаться на чём-то одном. Будь то путевые заметки или короткие эссе в фейсбуке о музыке прошлого века, некогда популярных исполнителях зарубежной и советской эстрады, он не отступал от строгого правила: «Стараюсь писать так, чтобы это прежде всего было интересно читать (сам текст, а не то, о ком он и о чём)». И Эмиль писал, будто рассказывал. Соединял редкий талант рассказчика и журналистскую прагматичность, умение собирать и анализировать факты, изящную иронию. Это чувствовалось в каждом его повествовании: не только многожанровые знания, а поистине детское безграничное любопытство ко всему, что составляет мир красоты, мир искусства. Есть, наверное, что-то  несовременное в понимании поэзии как явления природы, высшей гармонии, которой чужды повестки, дискурсы и прочие конъюнктурности. Но когда Эмиль формулировал принципиальные взгляды, не возникало сомнений во взвешенности позиции. Интеллигентность и профессионализм во главе. И замечательное чувство юмора, иногда превращающееся в прозрачную шпагу остроумия, уколы которой почувствует… кто надо, почувствует. Равно как и жизненную энергию Эмиля, устремленность в…

Впервые пишу на смерть. Простите, если что не так. Больше не хочу.

Светлая память.

 

Владимир Козлов

Для поэзии у него был отдельный мир

Когда мы последний раз встречались с Эмилем, он подарил мне книгу эссе поэта Юрия Казарина «Поэзия и литература», сказав, что я обязательно должен её прочесть, что это абсолютное попадание в то, как он понимает поэзию. И открыв эту книгу, я сразу понял Эмиля. Для него поэзия всегда была сферой тайны и чуда, которые только отодвигаются в тень от тех, кто светит на них фонарём. Все попытки приближения смешны, мы можем только чувствовать тайну, постигать чудо как чудо, восхищаться им, а значит, и разговор о поэзии — это рассказ о нашей встрече с чудом, а если нет чуда, так и говорить не о чем.

Почти каждая рецензия, которую писал Эмиль в  «Prosodia», сопровождалась моими уточняющими вопросами: объясни, что ты имеешь в виду, аргументируй свои оценки, непонятно, на чём они основаны, — а Эмиль не любил объяснять, это я теперь хорошо понимаю, такой была его природа, для поэзии у него был отдельный мир. А он сам был человеком без возраста, который каждый свободный день своей жизни проводил в тщательно спланированных путешествиях, задача которых было как можно дальше удалиться от туристических троп. Очарованный странник, человек не от мира сего, который иногда заходил и к вам, чтобы в самый неожиданный момент вдруг запеть арию из оперы или романс конца XIX века, как бы удостоверяя свою неотмирность. Я больше не встречал таких людей.

 

Константин Шакарян

Год начался с потери — не стало Эмиля Сокольского. Как бы охарактеризовать его род деятельности? Критик, публицист, эссеист, краевед, прозаик… Всё так и всё не так. Он был поэтом — хоть мне не известно ни одно его стихотворение, и я даже не знаю, писал ли он стихи вообще (удивлюсь, впрочем, если нет). Ещё точнее про Сокольского — очарованный странник. Всё в нём говорило устами любви — к поэзии и поэтам, к родной природе, к бесчисленным русским городам и весям, к музыке… Пристальный, тонкий читатель, живой и яркий собеседник, истинный «читатель стиха»: не опутанный сетями наших вечных литидеологий, не принимающий каких бы то ни было «правил игры» в разговоре о литературе, о поэзии. Непредсказуемый. Живой. Я убедился в этом давно, ещё до знакомства даже со страницей Сокольского на ФБ: попалась на глаза его заметочка о Глебе Горбовском, где Эмиль коснулся муссируемой со всех сторон темы о раннем «настоящем» Горбовском и позднем «усохшем» ( «бросил пить, стал успешным советским поэтом» и т. п.) — приговор Сокольского этой насквозь идеологической кампании был прост и чёток: «Ерунда». А далее шли его — его, Сокольского — мысли о Горбовском, о его поздних стихах. Я подчёркиваю это «его», потому что оно того заслуживает: такой решительный отказ от соблазнительного поддакивания, круговой поруки попугайства, попытка понять и составить о предмете собственное мнение — в этом весь Сокольский. И во всём он был верен себе.

Даже когда он мимоходом упоминал каких-то поэтов, о которых можно бы и вовсе отмолчаться — и упоминал их скорее в отрицательном, нежели в положительном смысле (что, добавлю, случалось редко) — всё равно даже за этими словами всегда оставалось окошечко для других слов — благодарных, тёплых. Так в комментариях под одной его записью, где был упомянут Степан Щипачёв, я вспомнил щипачёвское стихотворение «Себя не видят синие просторы…», а Эмиль откликнулся другим, «Ты со мной, и каждый миг мне дорог…», которое услышал когда-то  от Кирилла Ковальджи. И в итоге из брошенного походя критического замечания пророс разговор о поэте с упоминанием лучших его стихов. И чего тут, казалось бы, такого? А я вот никак не вспомню другого такого случая, когда кто-то  вынесет, пусть справедливый, приговор тому или иному автору, а затем сможет согласиться с другими не менее справедливыми словами благодарности тому же автору — за то немногое хорошее, что им создано. Здесь нужна щедрость души и дар живого отклика. Сокольский был наделён им в полной мере.

В другой раз речь зашла о поэте С., который уже много лет пишет безостановочно, собирая ежегодно огромный урожай стихов, практически неотличимых друг от друга, сливающихся в общий гладкий поток. Надо было быть Сокольским, чтоб из этого рифмованного моря вынести, не захлебнувшись в потоке, несколько настоящих жемчужинок, которые он мне и прислал.

Всё это — драгоценные «мелочи», о которых хочется вспоминать сегодня: с грустью и благодарностью…

Стиль эссе Сокольского о поэзии — живой, пульсирующий, распахнутый — позволял действительно вести разговор о поэзии, насколько такой разговор вообще возможен.

Здесь впору привести собственные его слова по этому поводу — из письма:
«…Читаю иногда критику на поэзию и убеждаюсь, что пишут о чём угодно: о языке, о выразительных средствах, о перекличках, о смыслах и т. д. и т. п.! Только не о поэзии. То есть пишут о поэзии как о текстах, как о литературе. А поэзия — это не литература, это явление природы, взаимодействие земли и неба, — непознаваемое, невыразимое. Конечно, нужно писать и о смыслах, и о языке, и т. д. — но только если при этом пишешь о поэзии как о любви. Без этого будет „умная“ статья, анализ и пр., что не имеет отношения к чуду. А поэзия — это чудо; нечудо — это непоэзия, это стихотворчество, литература. Поэтому я стараюсь максимально не писать о стихах „умно“, объяснять людям, чем хорош тот или иной автор, а больше говорить о поэзии языком поэзии (то есть поэзией переживания, со-переживания, со-творчества)».

Несколько раз в течение короткого текста я употребил прилагательное «живой» — и действительно, вот уж кому это определение подходило во всех смыслах. И — подходит.

Царствие Небесное, светлая, добрая память…

Скорбим 

18.01.2022, 930 просмотров.

Контакты Поиск Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019 Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций © Культурная Инициатива © оформление — Николай Звягинцев © логотип — Ирина Максимова Host CMS | сайт - Jaybe.ru