Марина Бородицкая
Сухареву, вдогонку
Он придумал Братство обливающихся слезами. В смысле, над стихотворной строкой. Он изобретал
Он ужасно радовался моему стихотворению «А у нас Наташа влюблена / В Сухарева Дмитрия Антоныча…». А я не могу, ну вот физически не могу не заплакать на последней строчке песни «Целовались в землянике…»: «Самолётик молодой». И ещё «Мы ушли от Никитских ворот»: «Мы не были трусы, / Но были безусы, / И место нам в школьном саду…»
Последний раз мы говорили по телефону весной
— Господи, ну что ж это такое! — стонала я.
А он помолчал и сказал:
— Мы с Аллочкой очень рады, что живём на даче. Здесь много зелёной листвы.
Morituri salutamus, Дмитрий Антоныч! Братство обливающихся слезами приветствует вас.
* * *
А у нас Наташа влюблена
В Сухарева Дмитрия Антоныча:
Как его услышит — так она
И вздыхает, и томится дó ночи.
Всё бы любовалась без помех,
Шею
Как стихи читает он для всех,
Головой и голосом подрагивая.
Он сидит, сединами в зенит,
Держит стих на нитке над Вселенною
И дрожит тихонько, и звенит,
Словно скрипка старая, бесценная.
* * *
Дмитрию Сухареву
Сеянное
и вытоптанное просо,
мудрый священник,
зарубленный топором, —
это ментальность местная.
Знак вопроса
некуда ставить. Ах да,
и словцо pogrom.
Пушкин устал
работать противовесом,
граф допахал до точки
и сдал дела.
Только вдали, за горами,
за тёмным лесом
тлеет словечко волшебное:
Бричмулла.
Юрий Ряшенцев
Будем помнить
Это человек, с которым невозможно было поссориться. И не потому, что он с тобой во всём соглашался. Наоборот, он спорил по самым принципиальным вопросам, но при этом лицо его не покидала самая дружелюбная улыбка, говорящая о том, что мы — разные, но при этом не перестаём быть верными друзьями. Это так редко в наше бурное время.
Дмитрий Сухарев — поэт, сделавший редкую вещь: он совместил в своих стихах тончайшего лирика с автором популярных песен, понятных и любимых каждым не лишённым слуха человеком. Его
Будем помнить и
Александр Городницкий
Уход Дмитрия Сухарева (его настоящая фамилия была Сахаров) — огромная потеря для русской поэзии. Но не только. Он был учёным с мировым именем. Мы с ним были академиками РАЕН, естественниками, он занимался человеческим мозгом, я — геофизикой. Но известность он обрёл через бардовскую песню, чего стоят только
Ныне уже покойный Леонид Альтшулер писал, что авторская песня — это музыкальное интонирование русской поэтической речи. Именно её, поэтическую речь Дмитрия Сухарева интонировали блестящие исполнители, композиторы — Сергей Никитин, Виктор Берковский и многие другие. Более пятисот его стихотворений стали песнями!
Его уход невосполнимая потеря и для российской науки, и для российской поэзии.
Мы никогда его не забудем.
Илья Фаликов
И нету, и нету ответа
Время страшно быстро расправляется с эпитетами. Ещё несколько дней назад Дмитрий Сухарев был самым возрастным русским поэтом наших дней. Эпитет исчез — что осталось? Нам остаётся только имя. Но пониманий этого имени — бесчисленное количество. Сейчас в сети самая распространённая дефиниция — «автор песни „Александра“». Но это — аберрация и самое неточное из того, что можно сказать о поэте.
Самое точное в данной гипотезе как раз то, о чём публика знает меньше всего. А именно: у песни есть иноязычный вариант песни — можно сказать, для президента Рейгана, которому понравился фильм «Москва слезам не верит», и он захотел узнать слова песни. Их — плюс новый куплет — написал Сухарев. На чистом инглише.
Почему я говорю об этом? Сухарева знают мало. Сам виноват, поскольку сделал упор на бардистике. Но одна только его статья о Слуцком несёт огромную информацию о собственно сухаревском творчестве, о его участии в текущем стихотворстве, обо всём, что интересует поэта в самом себе и в своём деле.
Мы были на «вы». По
Мне не стоило больших трудов для того, чтобы автор собрания сочинений не поскупился показать современным читателям как можно больше стихотворений своей молодости, из ранних книг и публикаций. Это очень освежило весь корпус его стихов.
С самой юности получив поддержку в лице мастеров — Слуцкого или Межирова, он всю жизнь держал себя прежде всего в учёных, но не в литераторах. Поэзия воспринималась как именины сердца.
Его поэзия светла. Он не отворачивался от трагедии бытия. Но перо его стремилось к добру и свету. На
Он не
Сухарев был одним из первых старших коллег и мастеров, заметивших появление Бориса Рыжего, и сделал массу хорошего для распространения его стихов в форме песен, прежде всего никитинских. В Мастерской Петра Фоменко возник и спектакль о Рыжем.
Поражал его слух. В детстве он учился играть на виолончели (почти одновременно с Ростроповичем). Но музыкантом себя не считал, хотя втайне от других пописывал музыку на понравившиеся ему стихи, в частности, он сочинил мелодию на одно из моих стихотворений. Впрочем, свою мелодию он отменил, порекомендовав это стихотворение профессиональному
Он писал эссеистику, прозу и пьесы. Последние — в стихах. И они были поставлены!
Он был открыт людям, у него были друзья и помощники, часть которых со временем вошла и в мою жизнь.
Масштаб сухаревского творчества ещё уточнится и вырастет. У Сухарева была колоссальная память, он помнил наизусть море чужих стихов. Будем надеяться, что и будущие поколения воздадут должное его наследию.
Сегодня мне слышится одна из самых проникновенных сухаревских песен:
Куда ты уехала, Сьюзин?
Померкли мои берега.
На землю, на бедную землю
Ложится вечерняя тень,
И гаснет звезда, не успев разгореться.
Куда ты уехала, Сью?
Ложатся вечерние росы
На бедную землю мою,
И нету ответа.
Ни весён,
Ни писем,
И осень умрёт за окном,
И вряд ли, я думаю, сблизим
Стаканы с венгерским вином.
Да я и не думаю ждать:
На чёрной озёрной воде
Нельзя отогреться звезде,
И гаснет звезда, не успев разгореться.
Игорь Волгин
«Не знаю, где умру…»
Впервые я увидел и услышал Дмитрия Сухарева едва ли не школьником — в День поэзии, который в то время отмечался в книжных магазинах Москвы. Он читал нечто
Нам поручена работа —
Мы смолим бока у бота.
К морю баком
Бот лежит.
По рубахам
Пот бежит.
(«Персей»)
Эти бодрые строки вызывали не только читательскую приязнь: они запоминались мгновенно. Как, впрочем, и многие другие стихи Сухарева — поэта, совместившего в себе естественную радость бытия и неискоренимое ощущение его трагичности.
Дмитрий Сухарев умер в девяносто четыре года, через полторы недели после своего дня рождения. Он был старейшим из ныне живущих российских поэтов. И, безусловно, одним из лучших — причём не только в своём поколении. Дело даже не в абсолютном поэтическом слухе и как бы врождённом мастерстве, что отличало его с самой ранней поры. И не в уникальности его авторского дара, который позволил ему, отнюдь не
Отдавшись поэзии, он отнюдь не отрёкся от своих — глубоких и академически признанных учёных занятий и интересов: кто знает, не споспешествовало ли одно другому.
He xoчy c вoлкaми жить,
He мoгy
Boт в чём дeлo,
He yмeю, нe xoчy,
He жeлaю,
He yчи — нe зapычy,
He зaлaю.
(«Не хочу с волками жить…»)
Меня бесконечно трогает надпись на его книжке «Сто стихотворений» (2014, тираж двести! экземпляров): «Дорогой Игорь, радостно видеть, что ты так прекрасен в новых твоих стихах, — счастья тебе и здоровья!» Я воспринял это не столько как дружескую похвалу старшего товарища, сколько как его суровое профессиональное требование и ожидание.
Он был верен своим творческим пристрастиям. И неоднократно признавался к любви к автору, казалось бы, весьма далёкому от его поэтической практики. «К поэту С. питаю интерес…» — написал он в 1972 году. И когда через много лет навсегда замолчавший «поэт С." (которого, кстати, высоко ценил ни в чём не схожий с ним Бродский) сокрылся ото всех в городе Туле, Сухарев подтвердил:
…Я хожу, хожу по Туле,
Позвонил в конце концов.
В телефонном
Голос слышится отцов.
Затем, уже в
…И стоим, как ополченье, недоучены,
Кто не втиснулся, притиснулся к дверям.
А по небу ходят тучи, а под тучами
Чёрный снег лежит по крышам и дворам.
Холодынь распробирает, дело зимнее,
Дело злое, похоронная страда.
А за тучами, наверно, небо синее,
Только кто ж его увидит и когда.
(«Минское шоссе»)
«К поэту С. питаю интерес» — можем теперь повторить и мы, имея, помимо прочего, и его самого.
Сам он родился в Ташкенте. «Ведь я родился там… Не знаю, где умру». Этого не знает никто. Вообще, стихи о смерти — одно из самых пронзительных его постижений.
…Нас тоже со временем спишут,
И близится время к концу.
Кто знает, — даст бог, и пропишут
На этом же самом плацу.
На наши законные метры,
К таким же, как мы, москвичам,
Где ветры гуляют, где ветры
Так пахнут Москвой по ночам.
(«Где ветры»)
Это сказано жестоко, истинно, верно. Спорить с этим бесполезно. Но, повторюсь: ничто не в силах списать Дмитрия Сухарева из общей поэтической памяти. Если только она, эта память, имеет шанс на выживание.
Мария Фаликман
«Нашим кланяйся от нас»
В этой затянувшейся до бесконечности череде уходов невольно думаешь о том, как они там встретились, обнялись и теперь никак не могут наговориться. Как знать, может, и про нас вспоминают. А может, и нет.
Со стихами Дмитрия Сухарева — а точнее, с песнями на его стихи — меня познакомили родители, выпускники химфака МГУ начала
Уже не помню, как меня занесло на Совещание молодых писателей в Переделкине в самом начале
Я подружилась с его лабораторией и время от времени стала бывать у них на докладах в Институте биологии развития, а они стали приходить в гости на наш с коллегой научный семинар в МГУ. Он познакомил меня со своими литературными друзьями — а впрочем, зачем «литературными», просто друзьями, среди которых не могу не вспомнить поэта, переводчика и неутомимого главреда «Иерусалимского журнала» Игоря Ароновича Бяльского и Ларису Георгиевну Беспалову, замечательного переводчика прозы, вдову Владимира Корнилова, с которым Дмитрий Антонович тоже был близок и чьи стихи любил читать вслух — разумеется, наизусть. Он и свои читал исключительно наизусть, чем не переставал меня восхищать и в свои почти девяносто, поскольку все вокруг поэты вдвое, а то и вчетверо моложе по большей части читали, подглядывая если не в листочек, то в телефон.
Я приезжала к нему на Бакунинскую поговорить о литературе и о жизни, пила чай, слушала, хотя он обычно ждал возражений. Выбиралась время от времени на его вечера — то в ЦДЛ, то в ЦДРИ, где неизменно царило ощущение исключительно тёплого братства. С ним было интересно спорить, но почти не было шансов переубедить, и не важно, шла ли речь о его любимом Слуцком или об условных рефлексах. Я много думала о том, как удивительно сочетались в нём жёсткая принципиальность с добродушной иронией и обезоруживающей улыбкой, за которую ему можно было простить что угодно.
Прощайте, ДАнт. Никогда не называла вас (
24.11.2024, 521 просмотр.
